Мне она оказалась крайне интересной в том смысле, что позволила взглянуть на вторую мировую войну глазами турецких политиков, то есть через совершенно неожиданную оптику - в которой, в частности, конфликтные отношения с Сирией и Ираком играли важнейшую роль, и т.д.
Тут надо понимать, что Турция остается, судя по всему, одной из немногих стран, активно включенных в мировую политику двадцатого века, где архивы внешнеполитического ведомства республиканской эпохи остаются целиком и полностью закрытыми для исследователей - как иностранных, так и турецких.
Вебер же использует опубликованные и неопубликованные документы английской и германской дипломатии периода войны, прежде всего переписку посольств в Анкаре с Лондоном и Берлином. То есть его источники тоже ограничены, и недостаточное знакомство с общей литературой по истории эпохи время от времени заставляет его доверяться ненадежным байкам. Особенно это касается, конечно, советско-турецких отношений - его книга издана в 1979 году, когда соответствующие советские архивы были накрепко заколочены. В результате, например, его рассказ о содержании переговоров Сараджоглу в Москве осенью 1939 года совершенно не соответствует действительности. Это не говоря о том, что он безо всяких ссылок говорит о якобы имевшей место второй поездке Сараджоглу в Москву в июле 1940 года - как я понимаю, ничего подобного и близко не было. Так же без тени сомнения он пересказывает и известную легенду о том, как в 1942 году Молотов якобы тайно встречался с Риббентропом.
Но это все предисловие к любопытному сюжету, который он упоминает на страницах 138-139. Со ссылкой на германские сообщения в Берлин он рассказывает историю о том, как СССР, похоже, в марте 1942 года пытался инициировать что-то среднее между зондажом и тайными переговорами с Германией. Конкретно, Вебер пишет:
In neutral Ankara, it was not uncommon for newspapermen from opposing sides to sit down together over a cup of Turkish coffee. On 9 March 1942, just such an encounter occurred between Paul Schmitz, a reporter for the German news agency Transozean, and a Soviet correspondent from Tass, Anatole Valuiskiy. Valujiskiy was intimately associated with Vinogradov's embassy, and so the German journalist carefully noted everything he had to say. The Russian asserted that Stalin was confident that the Red Army would clear the Soviet homeland of the German invader, but the Kremlin leadership was less certain that it could keep title to Poland and parts of the Balkan Peninsula after the war. Stalin expected an Anglo-American coalition to block his way west and reckoned that continuing full-scale mobilization would be necessary to overcome it. The Soviet dictator, according to Valuiskiy, was reluctant to strain the resources of his country much longer, especially if he were offered compensation in the Middle East.
That whole area, Stalin held, was ripe for Communism. In Iran, any notion of leadership or national resistance against Soviet infiltration had departed with the exiled shah. The British might continue to work the Iranian oil fields, but already they were troubled with mechanical failures and strikes, all engineered, Valuiskiy boasted, by Communist agitators. The same pattern of subversion, he predicted, would appear if the British ever tried to impose full-scale mobilization on India in the face of a Japanese attack. As for Turkey, Valuiskiy described the white-collar workers, the junior army officers, and even the common soldiers as fed up with Inonu's government and ready to follow a Communist summons to overthrow it. To accelerate the collapse of the Inonu regime, the Soviet Union would be prepared to reach a secret understanding with Germany, acknowledging Turkey to be part of Stalin's sphere of influence. In return, Stalin would repudiate his alliance with Britain; its chief recommendation had always been, in the Kremlin's view, to open up inroads for Communist agents in the Middle East [51]
Papen quickly forwarded Schmitz's memorandum to Berlin, together with his personal opinion that this was not a private digression, but an authentic pronouncement of the Soviet government, originating with Vinogradov and sanctioned by Stalin. This dispatch was soon followed by others detailing Stalin's ambitions in Iran. The Russian leader was currently associated with the British in the provisional occupation of Teheran to prevent the city from being used as an Axis listening post. But neither the Allies nor the Axis doubted that the Soviets wanted to convert their provisional tenure in Iran into a permanent one. The Red Army was recruiting an occupationary force for Iran, largely composed of Polish prisoners of war who had been interned in the Soviet Union since 1939. About forty-two thousand Poles were designated for this assignment, and Gen. Wladysiaw Sikorski, head of the Polish government-in-exile in London, had approved it on the understanding that his countrymen would get better clothing, larger rations, and eventual liberty to return to their homeland. But Stalin never defined these benefits in a formal agreement, nor did he accept Sikorski's suggestion that an Anglo-American team periodically inspect the welfare of the Poles. The Poles, being assembled in Tashkent for transport to Teheran, heard of the dictator's attitude and mutinied. The mutineers were quickly disposed of by Soviet firing squads, but Papen urged Berlin quickly to offer Stalin Iran by treaty, since it appeared he would have difficulty taking the country by force of arms. [52]
51. Memorandum by Schmitz, Ankara, 9 March 1942, A.A. 2554/Geh, Rs. 145.
52. Erdmannsdorff to Papen, 31 March 1942, A.A. 2554/434; Papen to Ribbentrop, 13 April 1942, A.A. 2554/502.
Для Вебера, уверенного в том, что где-то в то же время схожие темы Молотов и Риббентроп обсуждали лично, эта история, видимо, не так интересна, как для нас, знающих, что эта встреча - не более чем легенда.
Никаких упоминаний о загадочном Валуйском я найти не смог.
Правда, советский разведчик-перебежчик Исмаил Ахмедов, чьи воспоминания были изданы в Америке в 1984 году (http://www.amazon.com/dp/0890935467), а в русском переводе доступны онлайн, упоминает о том, что из числа его подчиненных "два офицера изображали из себя корреспондентов ТАСС и проводили большую часть своих усилий и время за вином и обедами с турецкими газетчиками, действуя, как будто они являются настоящими корреспондентами", но имен их не называет.
Зато поиск на имя Шмитца вывел на статью в немецкой википедии, где рассказывается, как Шмитц, известный в те времена специалист по Востоку, был в июле 1945 года арестован, вывезен в Москву, осужден на 20 лет по обвинению в шпионаже и в 1948 году умер в Воркуте, а в 2004 году - посмертно реабилитирован (https://de.wikipedia.org/wiki/Paul_August_Schmitz).
Может быть, причина его несчастий как раз и была в том, что он слишком много знал?