Насколько наши страны были оторваны друг от друга, я понял только тогда, когда в принимавшем нас весьма престижном научном центре Сантьяго мне предложили сделать доклад о национальной проблеме в СССР. Два дня ушло на поиск большой карты... Приступив к докладу, я вдруг почувствовал, что голова кружится - Кишинев находится, судя по карте, в Румынии! Пригляделся - ну ладно, карта довоенная. Упомянул Таджикистан, лезу с указкой - нет ни Таджикистана, ни Душанбе! Выходит - карта издана году в 28-м... Так и докладывал.
Когда-то были образы-штампы: благородный Альенде, кровавая хунта, героическая борьба. Реальность за ними не ощущалась, а сами штампы затерлись и уже давно вышли из употребления.
Поистине - наша делегация открывала еще одну, новую Америку. Непредсказуемое сочетание чего-то родного, знакомого (в облике провинциальных городков, в поведении людей на улицах, в милой непедантичности и приветливости) - и невиданного. Невиданное - это то, что связано с обществом таких же, как и мы, людей. Что создало здесь не очень бросающийся в глаза, но железно соблюдаемый порядок. Что привело страну к строительному и экспортному буму, резко повысило качество образования, а детскую смертность - понизило.
Все это и еще многое другое - результат едва ли не первой в мире успешной антисоциалистической революции.
Колумб открыл Америку как бы случайно; увлекательная история капиталистической революции Чили тоже выглядит как случайный набор счастливых совпадений. Советские независимые экономисты стали знакомится с чилийским опытом тоже по воле случая. Инициатива исходила от чилийцев. Долгие годы их считали не более чем предателями демократии, врагами прогресса. И наконец - пришло их время. На самом солидном международном конгрессе после выступлений польских, чешских, венгерских экономистов и министров, расписывающих свои проекты реформ, председатель, давая слово чилийцу, говорит: "Мы много здесь слышали рассказов о том, что люди хотят сделать; послушаем же тех, которые - уже сделали".
* * *
История самой реформы начинается, естественно, с переворота 1973 года. Но поразительно, что, говоря о его предыстории, чилийцы почти не выделяют три года власти Альенде и "Народного единства" в отдельный и важный самостоятельный период. Чаще они говорят о постоянном нарастании социализма начиная с 1930 года. Это вообще очень характерно: нация накапливает немалый потенциал (в виде образования, социального обеспечения, зданий, дорог, заводов) за время свободного экономического развития, за время более чистого капитализма. Затем нация позволяет себе "расслабиться", впадая в социализм и постепенно теряя темпы развития. Так было со многими: Англией, Швецией, Аргентиной. Такой социализм как наркотик - с ним жить хорошо, но отвыкать тяжело. А не отвыкать - значит, умирать.
Социализм, который строился в Чили, - это, конечно, не наша казарма. Проблема была не в сверхмилитаризме, как у нас. Но многие методы руководства со стороны государства - близки к нашим. Уже на примере Венгрии 70-х годов мы убедились, что всеобъемлющее государственное руководство предприятием не обязательно должно происходить в форме директивного планирования производства. Достаточно всего лишь индивидуально (и, соответственно, произвольно) устанавливать ставки налогов и отчислений, ограничения зарплаты, таможенные лицензии и тарифы, проценты и условия кредитов и многие другие косвенные параметры. Экономисты так называемой школы "бюрократического рынка" показали и на примере СССР, и на примере той же Венгрии, что государственное руководство экономикой всегда выливается в скрытые и неформализованные торги между разными плановыми органами и предприятиями - за план, за его коррективы, за налоги и кредиты...
Такой же "бюрократический рынок" нам и описали чилийцы, говоря об экономике 30-х - 70-х годов.
Еще в 1932 году там было введено государственное регулирование цен. Закон о валютных операциях предусматривал тюремное наказание за его нарушение. Когда "Народное единство" Альенде начало тотальную национализацию - оно только воспользовалось старыми, сорокалетней давности, законами.
Государство взяло на себя финансирование социальных расходов и дотаций к ценам. Для этого были введены высокие, почти грабительские налоги. Но жизнь шла своим чередом: если налоги слишком высоки, то их просто не платят или платят только те, кто уж совсем слаб и не может от них отбиться. В итоге социальные программы финансировались за счет инфляции, а значит - обесценивались. За 1932-72 годы инфляция составила в среднем 35 процентов в год. За один только 1973 год - целых 500 процентов!
Правительство заморозило проценты по кредитам - и при постоянной инфляции сделало накопление средств для частных лиц бессмысленным и убыточным. Кредитные ресурсы в результате стали почти монополией государства и с символическим процентом - меньше уровня инфляции! - раздавались по бюрократическим каналам. Такое распределение капиталов не могло быть эффективным.
Экономика страны все более и более закрывалась от международной конкуренции. Регулирование внешней торговли для маленькой страны - вопрос жизни и смерти. И решался этот вопрос, увы, знакомым нам методом. Таможенный тариф состоял к 1973 году из более чем пяти тысяч позиций - и по каждой взималась своя пошлина. По двум тысячам позиций требовались разовые импортные разрешения. Практически запрещался ввоз готовых изделий, конкурировавших с чилийскими. Зато льготный режим был дан импортерам деталей и частей. Легкий способ обогащения состоял в том, чтобы начать мизерное производство какого-нибудь ранее ввозимого изделия. На этом основании легко было добиться запрета на его импорт. После этого оставалось развернуть сборку из ввозимых деталей для продажи по завышенным ценам и с низким качеством.
Государственная поддержка любого местного производства, невзирая на его неэффективность, мелочный контроль, который заставлял предпринимателей искать связей с бюрократией - все это отучило капиталистов от борьбы. Они перестали быть подлинными капиталистами. Их производство уже нельзя было назвать вполне частным - так скована была их свобода. Что еще важнее - получая прибыль частным образом, убытки они перекладывали уже на все государство. Воистину это был паразитический капитализм, и призыв к национализации таких банков и такой промышленности встречал понимание в обществе.
При неэффективном распределении средств, при замкнутой экономике, 85 процентов экспорта которой давала медь - экономический рост за сорок лет осциллировал вокруг отметки в 3 процента в год. А такая цифра для страны еще во многом аграрной, не очень развитой, с высокой рождаемостью и начавшейся в 60-е годы урбанизацией - означала замедленную катастрофу.
* * *
Был такой анекдот: Брежнев говорит, что мы стоим одной ногой в социализме, а другой уже в коммунизме. И его сразу спрашивают: ну и долго мы так будем корячиться?
Так корячимся мы с нашей перестройкой уже года два. Так три года корячился Альенде. Трагедия его власти была в половинчатости. Он хотел построить настоящий, полный социализм - и сделать это демократически, с соблюдением законности. А такая квадратура круга неразрешима.
Альенде пришел к власти в результате формальной демократической процедуры, получив чуть более 30 процентов голосов на выборах. Свои разрушительные эксперименты с национализацией он проводил на основе законов еще тридцатых годов.
Может быть, не оглядывайся он на законные формы, его действия были бы более внутренне логичны, однородны, целенаправленны. Так правили сандинисты в Никарагуа, так правит Фидель Кастро. Но сочетание несочетаемого разрушило все крепления системы. Общество запуталось в собственных желаниях: хотелось положить конец трехлетней анархии - и сохранить демократию; все хотели упорядочения экономики - и ни одна традиционная сила не провозглашала своим лозунгом последовательные рыночные реформы.
Истории было угодно, чтобы в этот решающий момент поднялись две новые силы, два новых фактора, до того времени незадействованные и друг с другом не связанные. Речь идет о вооруженных силах и либеральной школе экономистов, так называемых "чикагских ребятах".
Вооруженные силы Чили заслуживают отдельного разговора. Они традиционно не вмешивались в политику и поэтому были нейтральны в споре политиков. Их авторитет в обществе всегда был очень высок. До сих пор тщательно сохраняется память о войне за независимость, о войнах с соседями. Перу, Боливия, Аргентина всегда видятся как потенциальные агрессоры.
Вооруженные силы - символ чилийского патриотизма. А патриотизм в Чили - потрясающий. Лучшая характеристика здесь - сказать о ком-то: "он большой патриот". Патриотизм усиливается, что интересно, отсутствием ксенофобии. Чилийцы с радостью включают в свое число всех эмигрантов, хотя бы и совсем недавнего "призыва", и те платят стране ответным чувством. Мы убедились в этом при встречах с эмигрантами из России. Французские, немецкие, английские, итальянские фамилии пестрят в стране. Ведь и фамилия самого Пиночета - французская (там ее и произносят по-французски - Пиноше).
Вооруженные силы в своем устройстве традиционно сохраняют независимость. Подчиняются они только президенту (а сейчас, во время переходного правительства Эйлвина - так и вообще никому). Состоят из четырех абсолютно независимых частей: армия, флот, авиация и корпус карабинеров. Карабинеры - это полиция, но полиция в Чили входит в состав вооруженных сил и гражданским властям, кроме президента, не подчинена.
Соответственно, и "Правящая хунта" состояла из четырех командующих и была строго коллегиальным органом.
Особенностями чилийских военных были сильный корпоративный дух, чувство дисциплины и ответственности, незнатное происхождение (часто - крестьянское) и тяжелое материальное положение офицеров.
В результате офицерский корпус был очень слабо связан с крупной буржуазной и бюрократической элитой. Ведь офицеры были выходцами из другой среды и политики с экономикой ранее никогда не касались. С другой стороны, офицерский корпус испытывал сильное недоверие к традиционным политикам, долго державшим их в черном теле. Эти традиционные консерваторы (христианские демократы в Чили - это, по сути, социал-демократы) очень надеялись, что военные просто передадут власть им, - но просчитались. Военные стали искать свой путь выхода из кризиса.
Тут сыграла свою роль историческая случайность в лице генерала Пиночета и его экономических воззрений. Мы спрашивали многих: почему он так последовательно и непреклонно вел курс именно на либерализацию экономики, столь непопулярную тогда во всем мире?
Нам пытались предложить какие-то рациональные объяснения, но все они были малоубедительны. Пришлось пойти по самому простому пути - спросить генерала самого.
Четыре человека, которым повезло быть принятыми Пиночетом, никак не ожидали, что их встреча произведет в стране эффект разорвавшейся бомбы. Оказалось, эта встреча была гораздо важнее для самих чилийцев. Пиночет, который, передав пост президента, сохранил за собой пост главнокомандующего армией, ради этой встречи отменил совещание командующих округами. Наш руководитель и организатор, - Виталий Найшуль, - стал звездой телевидения и газет. Так важно сейчас для реформаторов, после пятнадцати лет трудов отошедших от руководства страной, получить публичное признание, и особенно - от главных, закоренелых оппонентов, от советских людей!
Ответ генерала на наш вопрос был искренним и неожиданным. Он... стал нам жаловаться на своих коллег-военных.
"Знаете ли, - сказал он, - ведь военные традиционно выступают за регламентацию, директиву, контроль. Было так трудно бороться с ними! Ведь выбор пути экономической свободы в военной среде сознательно, кроме меня, никто не разделял... Когда надо было что-то делать с ценами на хлеб, на заседании хунты я был в одиночестве. Я говорил, что при нынешних ценах крестьянам невыгодно выращивать пшеницу, а выгодно скупать печеный хлеб на корм скоту; говорил, что выплачивая дотации, мы раскручиваем инфляцию.
Но они пугали меня социальным взрывом.
В отчаянии я сказал: спорим, что взрыва не будет. Кто проиграет - угощает ужином. И я выиграл у них этот ужин!" - гордо закончил генерал.
Но возник другой вопрос - о происхождении такой его убежденности.
Есть расхожая фраза в СССР - мол, от наших генералов ждать нечего, они Вест-Пойнтов не кончали. Но, оказалось, Пиночет тоже не обучался в Вест-Пойнте и языков не знает. Зато, сказал он, ему довелось преподавать геополитику в военных учебных заведениях Чили и Эквадора. В это время он, де, много читал по экономике и теоретически убедился в преимуществах свободного рынка...
Что сделал Пиночет, к кому он обратился за помощью и что из этого вышло - будет рассказано далее, а пока подумаем - может, и в нашем Генштабе кто-нибудь понимает пользу самообразования?