Boris Lvin (bbb) wrote,
Boris Lvin
bbb

Интервью Дмитрия Бавильского с Игорем Нарским

РАЗМЕЩЕНО С СОГЛАСИЯ paslen.



Дмитрий Бавильский

НАЗАД В БУДУЩЕЕ

Челябинск обретает историю

Осенью этого года в издательстве «Российская политическая энциклопедия» выходит большая (более 600 страниц) монография челябинского учёного-историка Игоря Нарского «Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917-1922 годах». Под этим скучным и наукообразным названием скрывается увлекательная, полная драматизма и захватывающих воображение подробностей история повседневного существования наших прабабушек и прадедушек. Читается не хуже триллера или боевика: страшно становится даже не за описанных людей, но – за самих себя. Потому что книга профессора Нарского об истоках нынешнего нашего неблагополучия.

Ничего подобного, по уровню охвата материала и глубине анализа, Челябинская наука, кажется, не знала. По крайней мере, я не встречал. Историк Нарский записал и проанализировал громадное количество материала, затрагивающего самые разные стороны повседневного существования наших предков. Раньше мы судили об «историческом моменте», рассматривая политические события и судьбоносные перевороты, а вот как жилось во времена всех этих пертурбаций обычному человеку, историками, как правило, выносилось за скобки. Нарский же сосредоточен именно на этих чертах отошедшей в прошлое Атлантиды, России, которую мы и не думали терять.

Устройство канализации и водопровода, мухлёж с распределением продовольствия (продуктовые карточки), алкоголизм и халява как движущие силы революции, чудовищные способы преодоления холода и голода (чем питались наши одичавшие родственники), каннибализм – вся эта шариковщина, оказывается, крепко сидит в сознании-подсознании российского-советского (а ныне уже и постсоветского) человека и до нынешней поры. В этом смысле, книга Нарского – акт мужественного самоанализа, поиск причин нынешнего нашего социального неуюта.

Поскольку книга Игоря Нарского имеет научный, то есть, беспристрастный характер, автор фиксирует вопиющие факты, оставляя комментарии и свою собственную позицию при себе, мне показалось важным расспросить его о том, чем стал для него этот непростой труд, эта важная для всех нас книга.

- Каковы были причины обращения к столь экзотической, для нынешних научных широт, теме?

- Действительно, книга эта для меня – самая трудная из всех, написанных мной. Замысел ее рождался в середине 90-х, в ситуации личного кризиса и замешательства. Позади были три книги и докторская, прежняя тема – многопартийность на дореволюционном Урале – была отработана, что делать дальше, было неясно. Тогда и родилась идея написать книгу о русской революции в родном регионе. Центральное положение Урала в событиях гражданской войны позволяло рассчитывать, что выводы, полученные на местном материале, могут претендовать на всероссийское значение.

- То есть пришлось заниматься чем-то отличным от того, что вы делали раньше?

- Да. Серьезная трудность заключалась и в том, что я прошел научную и педагогическую специализацию по истории России до 1917 года. И еще в молодости зарекся переступать этот рубеж. Тем более что литературы о революции и гражданской войне – море. Я и не взялся бы за этот период, если бы не обуяло любопытство: как жили в необычных условиях обычные люди, как они приспосабливались к экстремальным условиям, как выживали? Об этом научной литературы по сути дела нет, хотя европейцы и американцы относительно недавно стали разрабатывать эту «жилу» в отношении европейской истории и прежде всего – применительно ко Второй мировой войне.

- И это единственная трудность, с которой вас предстояло столкнуться?

- Самым тяжелым было, пожалуй, работать с материалом, насыщенным кровью и грязью. Правда, нет худа без добра – я простился со многими героическими мифами нашей истории.

- И это всё?

- И, пожалуй, последняя трудность: я никогда не работал с таким объемом текста. Все мои предыдущие книги суммарно примерно равны листажу последней.

…Из челябинской газеты «Народная свобода» (1917): ««Солдаты, ругаясь, толкая друг друга, бросились на лед, к краю проруби и с радостью лакали из нее разбавленный водой спирт, не обращая внимания ни на грязь, что текла в ту же прорубь, ни на навоз, окружающий ее. Лед не выдержал - провалился, и все лакающие погрузились в холодную воду. Но - счастье их - вода была мелка. Отдуваясь, хохоча, солдаты вылезали на лед и снова начинали пить. Пили до одурения, до «положения риз». Многих тут же у проруби рвало, и рвотная пакость плавала в проруби, но «алчущие», не смущаясь этим, отмахивали ее рукой и пили».

Внешне многое в погромной волне осени 1917 г. напоминает события 12-летней давности - так называемые еврейские погромы октября 1905 г., последовавшие за нарушением привычной жизни и отразившие рост неуверенности и дезориентированность населения перед лицом революции. В обоих случаях мы имеем дело со стихией, которая из-за одновременности событий и схожести сценария порождала у современников ощущение организованности…

Ни наличие в спиртном омерзительных примесей, ни возможное присутствие в нем человеческих трупов, ни низкое качество выгоревшего или разбавленного алкоголя не могло остановить его употребления без меры, в любом виде и любым способом - вплоть до лакания с земли или обсасывания пропитанной спиртом ткани. ..

- Расскажите более подробно о содержании «Жизни»

- Ее герои – нормальные, ничем не примечательные, т.н. «маленькие люди», поколение, которое старше меня всего-то на 50 – 70 лет и ушло из жизни лишь пару десятилетий назад. Я попытался реконструировать их будни и праздники, горести и радости 80-летней давности. Важно было понять, о чем они думали, что видели и чего не замечали, о чем вспоминали и что старались забыть, как они объясняли происходящее, - словом, что стояло за их поступками, если отвлечься от традиционных «революционности» и «контрреволюционности» как всеобъясняющих клише советской историографии.

- Кажется, не слишком типичный подход для нашей исторической науки?

- Действительно, подобная постановка вопросов у нас непопулярна, да и на Западе занимающаяся подобной проблематикой история повседневности и опыта все еще находится в фазе становления. Научной литературы о «маленьком человеке» в российской революции почти не существует.

- Публикация отрывков из книги вызвала скандал и всевозможные обвинения. Вы это предвидели?

- Думаю, самые бурные и очень разные реакции на мою последнюю работу еще только предстоят. Готов ли я к ним, не знаю: навыки равнодушия к хвале и клевете по-прежнему даются кровью.

- Но у публичного обсуждения вашего труда, наверняка, ведь, имеются и позитивные стороны?

- В ходе предварительных обсуждений выяснилось два принципиально различных восприятия книги. Российская аудитория по понятным причинам реагирует более эмоционально, вплоть до обид и предположений, что я все выдумал. Значит, книга «цепляет». Западная публика критикует много, но деловито. Признавая, что я «попал в десятку», анализирует материал как нечто чужое и мертвое. Для меня полезны оба подхода, хотя первый, конечно лично для меня опаснее.

- И всё-таки, чем был вызван поворот от «внешней», заметной истории к истории внутренней и, со стороны, почти уже не видимой?

- В моем отходе от политической и социальной истории к истории повседневности нет ничего оригинального. Опыт последних двух десятилетий оказался весьма поучительным для историков – и не только для них. Оказалось, что жизнедеятельность общества отнюдь не в первую очередь поддерживается государственными, правовыми, макроэкономическими или государственно-групповыми структурами и институтами. Все мы оказались свидетелями того. Как легко рушатся государства и межгосударственные блоки, построенные, казалось бы, на века, насколько неэффективными могут быть «демократические» представительские институты, конституционно-правовые формы и многопартийные системы. Этот личный опыт подогревался вопросом, который я неоднократно слышал во время работы на Западе, – вопросом, который довольно долго приводил меня в замешательство: «Вы, русские, - каждый сам по себе – такие милые люди, но почему, когда вы все вместе, у вас ничего не ладится?»

- Действительно, почему?

- Ответить на него действительно невозможно, изучая политические и экономические институты или перекладывая ответственность на московских или вашингтонских «дядь»… в общем, обществоведы – и ваш покорный слуга не исключение – столкнулись с проблемой, аналогичной той, на которую наткнулись медики полтора столетия назад: изучать и врачевать только т.н. жизненно важные органы – сердце, легкие, печень и т.д. – недостаточно для диагностики и лечения, нужно переходить на иной, «невидимый» уровень, «покопаться» в клеточках, нейронах… отсюда – интерес к «маленькому человеку», его мыслям и поступкам, к частной жизни и обыденному поведению.

…Крестьяне-людоеды действовали почти открыто, не таясь, при задержании покорно и равнодушно сознавались в употреблении человечины. Обнаружить каннибалов в голодающей деревне было нетрудно: дым над печной трубой в условиях полного отсутствия продуктов часто служил верным сигналом страшного кулинарного действа. Однако их и не искали, заставая на месте преступления чаще всего случайно… На сельских собраниях в Уфимской губернии открыто звучали требования узаконить каннибализм. В январе 1922 г. в Идрисовской волости Златоустовского уезда «…отцы требовали от местных властей разрешения на убой своих детей»; В Белебеевском уезде голодающие предлагали: «…прежде чем погибнуть всем, надо заколоть и съесть председателей и членов исполкомов, как получающих государственный паек». ..

Добыча человеческого мяса была организована «артельно» – семьей или группой односельчан. Это обеспечивало больший успех в преодолении сопротивления жертв. Группы каннибалов составляли от двух до десятка человек, одиночки являлись скорее исключением. В выборе жертвы также был определенный резон. Чаще всего заманивались знакомые или дети – те, кого легче было зазвать в дом и от кого не ожидалось серьезного отпора…

В рецептуре приготовления человечины изредка обнаруживается нежелание расставаться с традиционными для крестьянства привычками питания, отражавшееся в попытках создать иллюзию потребления хлеба.

Известен факт приготовления двумя женщинами из поселка Амурского Полоцкой станицы, съевших пятерых собственных детей в возрасте от 4 дней до 7 лет, лепешек из крови.

«…на печи в тряпке одна человеческая нога, отрубленная по колено, и на железной печке варилась в жестяном чайнике часть тела. В печи и на столе сложены объеденные кости, сами жители квартиры раздеты почти донага. Голова и другая нога и руки были спрятаны. Другая часть тела была засыпана снегом в кадке…»

- Но почему тогда не обратиться к более спокойным и стабильным временам, когда жизнь была отлажена и относительно приятна. Вы же рассматриваете повседневное существование «на переломе»

- Почему книга – именно о революции? Об этом времени в России я, как и все мои сверстники, родившиеся в конце 50-х гг., первоначально знал понаслышке в буквальном смысле слова, задолго до научения чтению. Еще неуверенно произнося русские слова, мы неловко декламировали в детском саду: «Я вижу город Петроград в семнадцатом году...» Дворовые детские игры были пронизаны военными мотивами. Правда, преобладали игры в «войнушку» с «немцами», которых никто не желал изображать иначе, чем в качестве советского разведчика. И все же каждая трансляция «Чапаева», а затем невероятно популярных «Неуловимых мстителей» сопровождалась дворовой импровизацией, хотя герои гражданской войны все решительней вытеснялись из мальчишеских игр индейцами и ковбоями восточногерманского производства и шпионами-разведчиками советских боевиков.

Копание в грязи - в данном случае, в буквальном смысле слова - не может являться для историка самоцелью. Чудовищные санитарные условия жизни населения могут рассматриваться как своеобразный оптический прибор, фокусирующий, подобно пучкам лучей, глубинные причины и долговременные последствия всероссийской «разрухи», вскрывающий сам механизм ее протекания.

«При осмотре двора вышеупомянутого дома помойная яма оказалась совершенно переполненной до верха, которой содержимое выливается наружу; ватерклозетный люк также переполнен; по заявлению домового комитета, уже не раз была подана просьба в ассенизационный обоз об очистке последних, которая до сего времени не произведена».

«Разруха» сыграла с российскими горожанами злую шутку. Она вызвала своеобразную культурную амнезию - стандарты жизни советского периода мерились по условиям существования в революционной катастрофе, а не в довоенной Российской империи.

- Отсюда и возникает столь стойкий интерес к истории?

- Детство моё было как бы окутано прошлым. Меня окружали люди из прежней жизни, немудреные старинные предметы повседневного обихода, рассказы милых мне стариков, немногочисленные старые книги и пожелтевшие фотографии, в том числе коллективные, на которых многие лица были старательно стерты
ластиком...

- Расскажите, а каким видится из глубин истории наш сегодняшний день? И видится ли? Зачем нам необходимо копаться в прошлом?

- Познание прошлого – всегда самопознание, проникновение в мир собственных предубеждений, их природу. В этом смысле книга оказалась поучительной, прежде всего, для меня самого. Имея за плечами опыт вживания в революционные и военные будни уральцев, многое в сегодняшнем дне видится иначе. Главное, я еще более убедился в бессмыслице технократических и силовых решениях гуманитарных проблем. Сегодня для меня очевидно, что корни нашей бытовой «некультурности» и неустроенности имеют не политическую и даже не экономическую, а культурную природу и лежит в сфере простонародных толкований жизни и власти, человеческих взаимоотношений и ответственности за происходящее. Бытовая «разруха», отсутствие вкуса к комфорту, неумение ценить свое и чужое время, невинность в области планирования, отсутствие почтения к закону и собственности – все это сидит в головах, а не в институтах.

Нечистоплотность имела место и в ЧК. Знакомство с повседневностью тех лет мало что оставляет от отшлифованного советской пропагандой образа «чистых рук»… Имевшееся на складах губчека имущество расходовалось по трем статьям - выдавалось сотрудникам чрезвычайной комиссии за наличный расчет по формальной и явно заниженной оценке, передавалось им во временное пользование, а также направлялось в другие советские учреждения, причем первое время существования выдачи осуществлялись исключительно своим работникам. «Самоснабжение» - термин, рожденный в первые годы советской власти и служивший эвфемизмом понятию «расхищение»… «Во всех складах имущество было свалено в кучу, вместе с шелковыми и меховыми вещами лежали сырые кожи, сахар, чай, ломаные и разобранные велосипеды, электрические принадлежности и прочие ... Меховые и другие вещи были частично изъедены крысами и молью. Говорить о распределении товаров и их сортировке не приходится, так как это считалось излишней роскошью».

- Думаете именно это мешает нам сейчас?

- Эти качества не очень мешают (а отчасти даже помогают) в экстремальных ситуациях войны или ее ожидания, но становятся серьезной проблемой для «нормального» развития в мирных условиях. На этом – в этом я убежден, – сломался послевоенный Советский Союз. То, что засело в головах, не выбить ни реформированием институтов, ни заманчивыми обещаниями и громкими призывами, ни, пуще того, репрессиями. Для переделки мозгов нужно много времени и терпения, которых ни у «интеллигенции», ни у политиков, как на грех, не хватает. И не хватает именно потому, что все мы – «из народа» и страдаем перечисленными (и многими другими) болезнями.

- Значит, ваш прогноз пессемистичен и нет у нашей надежды на комфортное существование никаких существенных перспектив?

- Надеюсь, всё то, что происходило и происходит с нами – не замкнутый круг, не повод с презрением или святым негодованием отвернуться от «некультурных» сограждан. Должно же когда-нибудь образоваться понимание того, что из будничных тягот выход только в будничной работе в сфере обыденных проблем, таких застарелых и привычных, что глаз замылился…
Subscribe

  • Где-то мы это видели

    Я считаю убийство Хорхе Гайтана в 1948 году (и то, что за ним последовало) одним из очень значимых событий истории XX века. По-настоящему я задумался…

  • По мотивам

    В конце прошлого года меня частным образом попросили высказаться по поводу т.н. энергетического перехода. Навскидку, буквально на коленке, за…

  • Из позавчерашней личной переписки

    <...> Из другой оперы - я не слежу за прессой, поэтому просто не знаю, широко ли освещается поразительный скандал, которым закончилась поездка…

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments